Джулия [1984] - Ньюман Сандра

Как ни странно, та встреча засела у нее в памяти. Джулия вновь стала размышлять о Вики и теперь готова была допустить, что та и вправду сумела вырваться из города и примкнуть к самым настоящим повстанцам. Джулии вспомнились черные морские воды, лодка контрабандистов, греза о веслах и сонном лунном свете. Пустые раздумья — и все же она нередко замечала, что мысли ее сами собой бредут в этом направлении.

Наведывалась она и в проловские кварталы, хотя углубляться туда не отваживалась. В эти дни вид синего комбинезона мог с большой долей вероятности привлечь банды враждебно настроенных детей; однажды ей уже пришлось спасаться бегством, уклоняясь от брошенных булыжников, что свистели над самой ее головой. Однако на пограничных улицах пока еще было спокойно. Их населяли пролы с партийными связями: те даже бровью не вели при виде «синих». Здесь, кстати, Джулия нашла проловскую баню, в которой принимали ее талоны. Баня оказалась устрашающе чистой, а когда Джулия шла через мужское отделение, ее, вопреки ожиданиям, не преследовали улюлюканье и сальности. На женской половине синий комбинезон поначалу встретили неприязненным ворчаньем, но, когда Джулия разделась и обнажила изувеченное шрамами тело, ропот утих. Ее даже наградили несколькими сочувственными взглядами, в точности такими, каких она некогда ждала от девушек в общежитии.

И только сидя в железной ванне, по пояс в чуть теплой воде, и пытаясь взбить пену с помощью куска твердого мыла, она сообразила, что к чему. Пока не была снята одежда, эти женщины не могли знать, что она собой представляет. Ее сочли обыкновенной «синей». Потом Джулию опять захлестнула печаль при мысли о близкой смерти. Жить этой жизнью, которую удалось для себя урвать, ей не суждено. В ней опять поднялась ярость; окунув голову в воду, она сосредоточенно, пока не успокоилась, намыливала свои грязные волосы. Сполоснув их и накрутив на голову полотенце, она увидела в соседней ванне юную девушку, которая робко ей улыбалась. Джулия улыбнулась в ответ, и что-то у нее внутри изменилось. Она подумала: «Уже скоро».

Тот день, когда это чувство овладело ею целиком, пришелся на горькое начало марта. Она обнаружила, что перекрыта еще одна улица на ее маршруте, и повернула назад, чтобы сделать очередной круг по парку имени Жертв Декабря. И тут заметила, что ей навстречу движется, приволакивая ноги и досадливо глазея по сторонам, не кто иной, как Уинстон Смит.

Выглядел он чуть ли не хуже, чем тогда, в комнате 101, зафиксированный на каталке. Лицо красное, одутловатое; щеки обвисли; лысая макушка — непристойно розовая. Руки-ноги такие же тощие, но талия заплыла жиром, который выпирал из-под ремня на боках. В толстом зимнем комбинезоне он смахивал на неумело набитое чучело для Праздника ненависти. При его приближении она поразилась тому, что он стал ниже ее ростом. Более всего изменились глаза, которые стали тусклыми и злыми.

Проходя мимо, он сощурился, но не замедлил хода, и Джулия с облегчением подумала, что осталась неузнанной. Но, оглянувшись, увидела, что он повернул назад и увязался за ней. Прибавив шагу, она ступила на мокрую траву, надеясь оторваться, но опустившийся субъект шел следом и не сводил с нее ожесточенного взгляда.

Впервые после своего освобождения Джулия испугалась. Он знает, что она его предала, знает! Теперь наконец он повалит ее на землю и проломит голову булыжником, как некогда мечтал. Украдет у нее последние драгоценные месяцы. И ведь никто не вступится. Более того, никто не признает их существования. Надеяться на помощь не стоило.

Но когда она осмелилась вновь оглянуться, на его лице отражалась лишь бессильная угрюмость; определенно, он не представлял никакой опасности. Ее страх отступил. В конце-то концов, совершенно естественно, что ему хотелось с ней заговорить. Наверняка он заметил, что она беременна, и не усомнился, что от него. Джулия замедлила шаги, чтобы он с ней поравнялся, и приготовилась к его вопросам о ребенке: сколько месяцев, как выжил в минилюбе.

Правда, вскоре она поняла, что такие ожидания напрасны. Откровенно разглядывая ее с головы до ног, Смит выказывал свойственное ему мелочное недовольство: так он реагировал, когда она появлялась без макияжа или не успевала переодеться в платье. Джулия с изумлением осознала, что ее беременность попросту осталась незамеченной. Он видел лишь одно: его любовница потеряла фигуру. Как мужчину его обманули: лишь это и читалось в его налитых кровью глазах.

Остановились они в зарослях голого кустарника; редкие ветви не укрывали от ненастья. Из земли показались первые крокусы, и ветер трепал их грязные лепестки. Здесь Уинстон обнял ее за талию, и она восприняла это безропотно, даже с некоторым любопытством. Как и следовало ожидать, она ничего не почувствовала. Его объятия даже не вызывали неприязни. Словно это был не человек, а предмет мебели.

Он же как будто гадливо сжался от этого прикосновения, хотя инициативу проявил сам. Скривился при виде шрама у нее на лбу, провел пальцами по ее талии, словно выполняя тяжкую повинность. И едва слышно забормотал себе под нос, будто не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух:

— Талия не только раздалась, но и отвердела. Как у трупа. Лицо в шрамах… жуть какая-то. Даже ступни опухли. Все грубое. И кожа, наверное, стала совсем другой… никакого желания щупать… ни малейшего…

От него несло джином с гвоздикой.

Вблизи оказалась пара железных стульев, криво вдавленных ножками в мокрый дерн, и Джулия сделала движение в ту сторону, чтобы не стоять на ногах. Уинстон отпустил ее с облегчением и присел рядом. Теперь он умолк, но все еще впивался в Джулию ненавидящим, умоляющим взглядом. Ее пронзила жуткая мысль: а вдруг Уинстон отныне станет ее преследовать? Он опутал ее паутиной наваждения, которую необходимо разорвать — хотя бы ради того, чтобы он отвязался.

Она сухо сказала:

— Я предала тебя.

Он ответил без запинки:

— Я предал тебя.

Для Джулии это прозвучало пощечиной. Перед ней в ином свете открылась его новообретенная неприглядная внешность: тупое от джина лицо с застывшей печатью скорбного слабоумия. Глаза — теперь даже не серые: этакие стеклянные, ничего в себе не содержащие шары пресс-папье. От брезгливости у нее перехватило дыхание. А не был ли он всегда таким, если копнуть поглубже? Как ее вообще к нему потянуло?

Но тут Уинстон вспомнился ей таким, каким был прежде: стройный, эффектный, улыбчивый, он мечтал о Братстве и открывал ей глаза на партийную ложь. Нет, она не была так уж не права, когда к нему потянулась. Некогда это был юноша, влюбленный в правду; он так и не повзрослел, но хранил прекрасный, строгий, абсолютно настоящий дух. И почти любил ее. Когда их сбил с ног разрыв ракеты, он плакал среди завалов, думая, что она погибла. Он любил лес и пение птиц. Пожалуй, то, что их история замкнулась в стенах грязной, кишащей паразитами комнатенки, и было самой циничной подлостью минилюба; ведь они все лето могли бы заниматься любовью в лугах и купаться в речках.

Да, закончилось все крысами и его воплями трусливого предательства; его пустыми глазами и запахом скверного джина. Но ничто из этого не являло собой Уинстона. Скорее, произошло то, что и предрекал О’Брайен: «Мы выдавим из тебя все до капли — а потом заполним собой».

В этот миг Джулия почувствовала, как из нее улетучивается нечто… какое-то сопротивление, прежде не замеченное. Теперь она поняла, как отпустить Уинстона. Это очевидно, но только если другой человек тебе небезразличен.

— Иногда, — сказала она, — тебе угрожают чем-то таким… таким, чего ты не можешь перенести, о чем не можешь даже подумать. И тогда ты говоришь: «Не делайте этого со мной, сделайте с кем-нибудь другим, сделайте с таким-то». А потом ты можешь притворяться перед собой, что это была только уловка, что ты сказала это просто так, лишь бы перестали, а на самом деле ты этого не хотела. Неправда. Когда это происходит, желание у тебя именно такое. Ты думаешь, что другого способа спастись нет, ты согласна спастись таким способом. Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком. И тебе плевать на его мучения. Ты думаешь только о себе.